Одним из самых частых вопросов, исходящих от начинающих изучать Лакана (притом что и полагающие себя искушенными зачастую также не совсем тверды в этой теме) является вопрос об отличии фрейдовского Супер-эго от лакановского Я-идеала. Эти инстанции действительно нетрудно смешать в одну, поскольку обе они регулируют субъекта, очерчивая для него область поведения, в которую ему не должно быть хода.
Тем не менее, между ними есть принципиальное различие, и удобнее всего его иллюстрировать на примере самой психоаналитической практики – там, где находящемуся в определенных обстоятельствах специалисту приходится выстраивать линию поведения, демонстрирующего его желание.
Так, нетрудно усмотреть, что психоаналитик эпохи, начавшейся после смерти Фрейда, вынужден реализовывать направленные на его практику ограничения с позиции Супер-эго. Требуемый в этой клинической культуре самоконтроль относительно качества соблюдаемой специалистом нейтральности и борьбы с контрпереносными следствиями, побуждение проявлять эмпатию, ожидание, что аналитик будет делать все, чтобы стать носителем наилучших человеческих и профессиональных свойств, включая непременно входящую в предполагаемый здесь перечень скромность и готовность умалять свои успехи – все это указывает на господство инстанции, требующей исключить любую общеморальную неприемлемость. Особенностью этой инстанции является то, что нестрогость ее определения всегда коррелирует с растущим требованием неукоснительности – чем более смутно и обобщенно определены исходящие от нее правила, тем более всеобъемлющей и бескомпромиссной она себя показывает. Именно это и является для Супер-эго отличительной чертой.
То новое, что привносит лакановский подход к практике, состоит не в отмене этих ограничений, а в создании регулятора совершенно иного свойства. Ни профессиональное рвение, ни добросердечие, ни сугубый самоконтроль специалиста больше не имеют никакого значения и, более того, рассматриваются как нечто подозрительное, как плод исходящего от аналитика запирательства в отношении собственного желания. Запрет теперь звучит совершенно иначе: от ведущего анализ требуется не уступать в своих действиях на сессиях ничему из того, что могло бы принести ему моральное удовлетворение, а анализанту подсказать, в каком направлении идет движение. Если аналитик долакановской эпохи основывает свое действие на поиске согласия с солидарными с анализом психическими тенденциями анализанта и одновременно на конфронтации невротических тенденций, то подход, базирующийся на регуляторе Я-идеала требует, не соглашаясь и в то же время не отвергая сказанное анализантом, безраздельно вносить рассогласование с представленной в его речи перспективой.
Если ставка на Супер-эго претендует на наличие всеобщего правила, ссылками на которое постоянно пользуются, то у Я-идеала нет никакого иного регулятора, кроме тревоги, наличие которой никогда не декларируют. Существенная стилистическая разница между двумя эпохами анализа, вододразделом для которых стало лакановское учение, практически полностью обязано этому различию в выборе регулирующих инстанций.
Отличие Супер-эго от Я-идеала удачно проиллюстрировано в одном из юмористических скетчей, изображающих стройку, курируемую ревностным прорабом. Совершая обход своей бригады и завидя работников, неспешно перемещающих стройматериалы, прораб хищным прыжком бросается к груде досок с криком «Кто же так носит? Вот как надо», и начинает воодушевленно их перетаскивать. Другая группа слишком медленно красит стену: прораб выхватывает кисть, раздраженно приговаривая «Кто же так красит?», и в одиночку закрашивает все до основания. Завернув за угол, он неожиданно натыкается на сборище трудяг, потихоньку распивающих водку в рабочее время. Увидев начальника, они пытаются спрятать следы преступления, но прораб оказывается быстрее. Выхватив бутылку, он презрительно заявляет «Кто же так пьет?» и на глазах изумленных рабочих браво выпивает залпом целый стакан.
Если в двух первых случаях навязчивый бригадир выступает в роли инстанции Супер-эго, требуя идеального соблюдения рабочих нормативов, то в последнем эпизоде роль его, невзирая на комическую стереотипность действий, меняет регистр. Теперь он больше не выступает с позиций блага (в частности, профессионального) а буквально требует от субъектов предъявить и удерживать желание, даже если оно бессмысленно и идет вразрез с их основной занятостью. Это требование и является требованием Я-идеала.
Отличие между инстанциями лакановского Я-идеала и фрейдистского супер-эго (сверх-Я) наиболее ярко проступает в тех случаях, когда Я-идеал оказывается буквально противоположен по своему действию подразумеваемой в сверх-Я моральной инстанции. Так, например, в случае возникновения конфликта, грозящего перейти в физическое столкновение, моральная инстанция требует от субъекта, получившего несправедливое оскорбление или же удар, не участвовать в противоправном беспорядке и уйти с поля битвы, тогда как Я-идеал, напротив, диктует необходимость проявить мужество и нанести удар ответный. Более того, акты, зачастую расценивающиеся в современности как ничем не оправданная жестокость – например, осуществляемое мужчиной физическое наказание собственной жены или ребенка – на уровне побуждения также могут быть продиктованы именно Я-идеалом, получившим здесь свое экстремальное выражение.
В то же время от возможности указать на Я-идеал в качестве виновника злоупотреблений могуществом или властью удерживает то, что ничего общего с установками, традиционно называемыми агрессивными, он не имеет. Более того, Я-идеал вообще не находится в области,которую очерчивает классическая, восходящая еще к Аристотелю метафизика, воспринимающая любое действие как приложение сил, продиктованное определенной целью. В отличие от морального сверх-Я, для которого действительно имеет решающее значение содержание поступка и его успех относительно цели следования идеалу Блага в общем смысле, срабатывание Я-идеала представляет собой нечто совершенно иное. Прежде всего, это исходящая со стороны желания субъекта реакция на другое желание – реакция всегда ответная. В самом общем смысле Я-идеал представляет собой беспокойство по поводу того, что желание другого субъекта досадно запаздывает, что он растерян и готов уступить, согласившись с ситуативно заданной повесткой, которая начинает выступать в качестве разрядки напряжения.
Именно поэтому проявления Я-идеала целиком зависят от того, какое именно желание на глазах субъекта потерпело крушение. Так, например, в интеллектуальной области там, где наступил академический застой, научный Я-идеал обнаруживается в суждениях, выражающих отказ следовать за общепринятым толкованием. В то же время там, где царит остроумная легковесность и засилье популярного изложения, именно Я-идеал может потребовать возврата к весомости и настоятельности отставленных в сторону big questions.